Знакомство с главными героями в конце Концов наводит на мысль о том, что некие существенные мотивы их поведения, и прежде всего мотив человеческой ответственности за себя, за порученное дело, остались непроработанными. Невольно думаешь и о другом: что фильму, говоря попросту, не хватает людей, тех самых людей, которые сажают хлопок. Бегло, «общим планом» видим мы их в сцене производственного собрания, сцене, в значительной степени «выстроенной», схематичной. Сколько раз бывало это на экране: выступает положительный герой, потом отрицательный, завязывается спор, к спорящим с обеих сторон примыкают еще по два-три голоса. Выстраивая подобные сцены, авторы всегда стремятся поднять накал, что называется, «повысить градус». Но ведь известно, что высокий градус создает не запальчивость спорящих, а существо обсуждаемого вопроса. Собрание может бушевать, ломать стулья, а зритель останется равнодушным, если ему не дано погрузиться в суть дела, проникнуться пониманием происходящего, сочувствием к заботам героев.
Нравственный и социальный конфликт, возникший в одном узбекском колхозе, — достойный предмет для художественного киноисследования. Но авторы, повторяю, как бы не до конца поверили в его притягательную силу для зрителя и пустились на другие сюжетные уловки, что в известной степени все же обесценило воплощение серьезного замысла.
...Фильм начинается так: ночь, дорога, лихорадочный бег фар. Остановилась машина, с натугой тяжело открылась дверца — и на дорогу мешком вывалился человек. Камера «подошла» к нему поближе, и мы увидели — на спине лежащего человека медленно расплывается кровавое пятно. Этакое «обещающее» начало! Честно говоря, у критика был соблазн: начать эту рецензию риторическим вопросом: «детектив?» Но в детективном антураже, в лихорадочном движении света, наконец, в крупном плане жуткой ножевой раны, заслоняющей экран, сразу же почудилось нечто условное, едва ли не пародийное.
В дальнейшем оказалось, что авторы фильма пытаются свести воедино две противоположные зрительские установки, показав все происходящее как бы в ходе следствия, которое ведет следователь по делу о покушении на председателя Ядгара. Естественно, подозрение падает на обиженных — ив первую очередь на агронома и на Алима. Но хотя на протяжении всего фильма зрителю как бы вменяется ломать голову над тем, кто же из них вознамерился убить Ядгара, фильм не становится от этого детективом в общепринятом понимании слова. От детектива взята только попытка с первых кадров заинтересовать, приковать внимание к происходящему. Отсюда и ретроспективный ход повествования, и соответствующее обрамление новелл: герои по очереди рассказывают следователю обо всем происшедшем в колхозе за последние месяцы. Но фигура заезжего следователя и фабула экранного следствия не вызывают самостоятельного интереса. Они, видимо, нужны авторам только как повествовательный ход, поддерживающий нить рассказа. Детективный зачин не получает поэтому подкрепления. И те, кто примет всерьез детективные перипетии, по всей вероятности, почувствуют себя обведенными вокруг пальца еще до того, как в фильме выяснится, что покушение на председателя — дело рук случайного человека, браконьера, которому Ядгар, с характерной для него решительностью, стал поперек дороги.
Собственно Говоря, сам детективный зачин в фильме так же случаен, как и это покушение. Но случайные факты не могут, к сожалению, не наложить печати на всю картину. Фильм оказывается лишенным единой стилевой установки, а коли так, то делаются объяснимы и неровность повествования и сбивчивость психологических характеристик. Взять, к примеру, хотя бы Алима, занимающего в картине довольно большое место. В упомянутом эпизоде этот озлобленный хранитель мелкой собственности предстает перед нами как фигура едва ли не трагическая.